Борис Батыршин - Мартовские колокола [Litres]

Хорошо в Москве после петербургской слякотности! Никаких мостовых в стылых лужах; никаких черных, безлистных веток, похожих на руки обугленных скелетов, на фоне свинцового, сыплющего моросью неба.

Ветки укрыты подушечками пушистого снега; небо морозно-голубое, яркое солнышко играет на льдинках. И синицы – скачут вперемешку с воробьями по грязным сугробам на обочинах. А вот и снегири…

– Знаешь, Сереж, – сказала Ольга, пряча ручки в муфту, – а у нас я снегирей ни разу не видела. Синиц – было дело, в санатории, в Тучково. А снегирей – только в кино. А у вас их вон, больше чем воробьев!

Девушка прижималась к жениху, опасаясь вывалиться из узкого – и кто такой придумал? – возка. Полозья свистели по снегу – к морозцу. Снег выпал в Москве в середине ноября да с тех пор так и держался, избавив горожан от мучительного межсезонья с его слякотью и пронзительными ветрами.

Возок принялся карабкаться в горку. Вот на тротуаре – высокий, монументального вида городовой; увидев офицера, он не спеша берет под козырек. Мимо проезжают вниз порожние сани, навстречу – другие, тяжело груженные. На них желтеют новенькими лыковыми лаптями бородатые деревенские дядечки в суконных колпаках и армяках, подвязанных веревками. Тощие тулупчики накинуты поверх, нараспашку, не в рукава – так сподручнее. Вот лошадь споткнулась, заскользила нековаными копытами на взгорке – мужики живо соскочили, поскидав тулупы, и принялись толкать груженые сани. Их благородие благосклонно посмотрели – правильно, нечего дорогу преграждать! Деревенские, поймав на себе взгляд начальства, оставили сани и скинули колпаки, испуганно кланяясь.

Со стороны Вознесенской церкви донесся благовест. Городовой, сняв шапку, размашисто перекрестился и вздохнул – глубоко и облегченно. Ему спокойно – с поста на углу Вознесенки и Токмакова переулка все видно, все слышно; жизнь вокруг нерушима и неколебима, как и положено ей быть под сенью веков, осиянных имперским двуглавым орлом и малиновым перезвоном церквей.

– Не удивляюсь насчет снегирей! – усмехнулся Никонов. – У вас там столько автомобилей, что непонятно, как из Москвы еще и голуби-то не разлетелись.

– Хорошо бы, – поморщилась Ольга. – Крысы летучие, только зараза от них…

Никонов с Ольгой возвращались после недельной поездки в столицу: только расставшись с больничной койкой (а заодно и с чудесами двадцать первого века), лейтенант спешно отправился в Петербург. Его давно уже ожидало начальство – с обзором предложений по минно-гальванической части, внесенных со времен еще Крымской войны, – с указанием, какие работы проведены и какие средства на это потрачены. Но вместо означенного документа Никонов положил на стол начальству настоящую бомбу. Пятьсот страниц развернутого доклада – подробный, составленный во всех деталях план по реформации минного дела в Российском флоте; отзывы знатоков минного и гальванического дела тоже прилагались, причем самые благоприятные.

Приложением к докладу шел перечень идей, названных лейтенантом «мертвыми», – опять-таки с подробной аргументацией, со ссылками на авторитеты и рассмотрением неприятных последствий, к которым могут привести попытки внедрения этих прожектов. Заместитель вице-адмирала Шестакова, начальника Морского технического комитета, принимавший доклад, был так озадачен, что счел возможным передать его своему патрону, не сопровождая даже отзывом; вице-адмирал, ознакомившись с творением Никонова, нашел в нем мысли, резонирующие с его собственными идеями. Вот, например, лейтенант критикует нынешнюю кораблестроительную программу, особо нападая на «дешевые» броненосцы береговой обороны… а тратить отпущенные на них средства предлагает на постройку минных заградителей и неких «тральщиков» – особых кораблей, предназначенных для борьбы с минной угрозой.

Листая доклад, Шестаков вспоминал свой всеподданнейший отчет по Морскому ведомству за 1879–1883 годы, в котором, вместе с указанием на боевое значение броненосца «Петр Великий», говорилось:

…Но с грустным чувством должно сознаться, что «Петр Великий» есть наш единственный сильный корабль. Все прочие суда наши не способны к борьбе с первоклассными броненосцами, которыми располагают другие морские державы, да и самое значение их, как передвижной силы, обороняющей наши берега, весьма сомнительно.

Результатом этого вскоре явился и рост численного состава Балтийского флота, и ускоренное возрождение флота Черноморского. Да, многие идеи Никонова вполне созвучны с собственными мыслями вице-адмирала. Изложено, конечно, слишком уж восторженно: например, автор не задумывается о том, в какие суммы обойдутся эти затеи. Да и не по чину скромному лейтенанту выходить к начальству с предложениями такого масштаба!

А вот практические моменты, изложенные в докладе, – дело другое. И ведь просто как, элегантно! Мины, как отлично было известно Шестакову, во всем мире ставятся со специальных плотиков или баркасов. А Никонов предлагает минный якорь-тележку особого устройства – для передвижения по рельсам, проложенным вдоль обоих бортов к корме корабля. Эта система позволит ставить мины прямо с судна.

Вряд ли это будут миноноски – у тех места на палубах совсем нет, да и несколько тонн груза вполне могут опрокинуть эти малютки. Скорее уж минные крейсеры или канонерские лодки – задача как раз для кораблей этого класса. Или для упомянутого уже «минного заградителя». Места на палубе рельсы не займут, а постановку мин можно вести прямо на ходу – знай скатывай тележки по рельсам за корму.

А разъединитель цепи запала, работающий на кусочке обычного сахара, и испытанная несколько лет назад штерто-грузовая система установки мины на заданное заглубление обещали свести минную постановку – дело, как известно, хлопотное, долгое и небезопасное – к простейшей процедуре. Что же касается уже имевшихся мин Нобеля и Герца, то для них предлагались простейшие салазки. Да, эти мысли, при правильном их развитии, дорогого стоят…

В общем, доклад требовал детального осмысления – и Шестаков решил взять паузу, а пока – сообщить автору, что рад будет видеть его с пояснениями после Рождества, когда в комитете будет поменьше текучки. Но пока что лейтенанту разрешено было взять месячный отпуск для устройства семейных дел.

Никонов возвращался в Москву полный надежд – вице-адмирал Шестаков, кроме того, что руководил Морским техническим комитетом, управлял еще и морским министерством. Именно он, отвечавший за разработку двадцатилетней программы строительства флота, и был тем человеком, чье одобрение более всего требовалось идеям лейтенанта.